Письмо А. П. Ефремову - Письма (1831-1849) - Мемуары и переписка- Тургенев Иван Сергеевич

2(14) октября 1840. Дрезден

Дрезден. 14 октября 1840.

Помнишь, любезнейший Е<фре>мыч, мое последнее письмо1 было непозволительным образом горько и укоризненно, и хотя я всё еще лежу в постели (вот уже 325 часов сряду), но наконец я, кажется, поправляюсь и сегодня надеюсь встать. Если судьба моя опять не побьет меня, ожидайте меня к 25-му. Очень я удивился, не увидевши ни тебя, ни Бакунина в списке важных лиц, участвующих в завтрашней церемонии; искал даже в цуге; но там сказано: der Wagendes Konigs mit 6 weissen Pferden angespannt, но имен не выставлено2. Почти уверен, что твоя badauderie победит твою лень и ты будешь завтра (3 часов сряду киснуть перед дворцом и, наконец, иметь удовольствие быть обрызганным с головы до ног каретой какого-нибудь Landesherr'a и прокричать вместе с герольдом: "Es lebe der Konig F<riedrich> W<ilhelm> d<er> IV-e!" Я же завтра, в 10 часов утра, pour feter dignement ce grand jour, обреюсь; моя борода, не бритая в течение 6-ти недель, меня самого ужасает. Мое нетерпенье увидеть вас превосходит всякие границы: во сне то и дело вижу вас, особенно тебя, Е<фремов>, в шлафроке, с руками, сложенными на чреве, с сладко-жирно-задумчивой улыбкой на губах, с прищуренными глазами, с нечесанными волосами, ужас! Но всё ты тогда не так ужасен, как в незабвенный день первого твоего посещения В<арвары> А<лександровны> в Неаполе. Я глядел тебе вслед и внутренне восклицал: "О... о ты, пространством бесконечный"3, откуда достал ты такой паскудный, чахоточный, болезненный фрак с воротником в виде старого хомута, с хвостом в виде стерляжьего носа, с побелевшими, лихорадочными пуговицами? Какой негодный, меланхолический старый гриб превратился в твою испуганную, взволнованную шляпу? Отчего штаны твои так судорожно взбираются вверх, выставляя всем зрителям напоказ твои сбитые полусапожки? Высокий, широкий, иссиня-черноватый галстух почтительно облекал твой жирный подбородок, и дребезжащий жилетик спускался в виде хобота на твое нестянутое брюхо; на левой руке красовалась жесткая, узкая, лоснистая белая перчатка, и твои пальцы, не привыкшие к подобному плену, коченели от удивления и испуга и с трудом удерживали другую ненадетую перчатку; в правой руке торжественно и задумчиво колебалась твоя известная палка. А теперь - то ли дело? Мальчишки, гонявшиеся за тобой в первые дни твоего приезда в Берлин, теперь, встретясь с тобой, в невольном припадке уважения почтительно снимают фуражки...

А ты не поверишь, милый Е<фремов>, время, прожитое нами в Неаполе, мне будет вечно дорого. Помнишь ли ты наши комнатки на S<ant>a Lucia в 5-м этаже, море, апельсины, Везувий, устрицы, Башо и Corona di ferio? A Sorrento, 1 мая...

Ах, Е<фре>мыч, Е<фре>мыч, отчего мы с тобой не влюблены?

Я писал Скачкову, что в воздухе пахнет порохом. Это вздор, это несчастная политическая острота; для меня в воздухе пахнет любовью. Очень, очень для меня роковое время; такой уж я чудак: для других весна, но для меня это тихая грусть природы, это бледно-синее небо, слой желтых листьев по длинным аллеям, обнаженные, темно-бурые ветки, крик синиц, вся прелесть осени неотразимо ложится мне на душу, и я томлюсь, готов полюбить.

Я завираюсь. Прощай. Если ты, по получении этого письма, не написал мне еще насчет денег и тотчас не напишешь, то я quos ego!..4 Без шуток, напиши: я хочу быть покойным - дошли ли они.

Твой И. Тургенев.

А. П. ЕФРЕМОВУ

6(18) октября 1840. Дрезден

Дрезден.

18 (6) окт. 40.

Милый Е<фре>мов, скажи от меня Бакунину, что я от всей души радуюсь его намерению жить со мной в одном доме и что я не теряю никак надежды провести зиму, как мы предполагали. Хотя, признаюсь, я не всегда с успехом противлюсь унынью и раз даже написал такое к вам письмо, что послать было совестно; но зато в другое время я бодр и терпелив и говорю: "Духа же... унынья не даждь мне, господи!"1. Не могу сказать наверное, когда приеду, думаю - около конца месяца. Меня очень обрадовало известие насчет В<арвары> А<лександровны> и Саши2. Поверьте мне, Алекс<андр> Павлович, здоровье - хорошая вещь, лучше свежепросольных огурчиков. А что свежепросольные огурчики так хороши, что {Далее в тексте публикации многоточие, обозначающее, по-видимому, пропуск.} это и в семинарии не бывавшему известно. Теперь же есть у меня до тебя просьба насчет топления. Я думаю, долговязому Michel'ю всё равно - мерзнет ли он или нет, и он, пожалуй, моей конуры не велит топить; но ты обратись к моей кривой хозяйке, вели непременно топить ежедневно, чтобы к моему приезду и комната прогрелась и печка бы, не дымилась. Пожалуйста, объясни это дело порядком моей <...> {Далее в тексте публикации помета: (не разобрано)}. А у вас торжества, леминации, излияния гражданских сердец, излияния королевских сердец, трогательное единодушие, восторженные восклицания по программе, речи в стихах, слезы умиления и т. д.3 Всё это очень хорошо, и я бы посмотрел охотно на всю эту сумятицу; но моя болезнь, видно, сговорилась с моим добрым гением, который, заклятый республиканец, носит красную шапку и кричит: "A bas les aristocrates!" - и не дала мне насладиться трогательным зрелищем гульдигунга. К моему удивлению, замечаю, что у нас, вечно челом бьющих славян, нет слова для перевода "Huldigung"?

Можете сообщить Скачкову следующую остроту: когда король заставил весь народ кричать "Ja" и уверял, dass es ist der schonste Laut der deutschen Sprache, неужели он забыл, что крик ослов тоже "J-a!". Помнишь римских ослов, Е<фре>мов? Но римские ослы кричат больше ночью и возбуждаемые близостью прекрасного пола - немалое преимущество: повод, гораздо более благородный, естественный и человеческий.

Впрочем, надо признаться, всё это я говорю более для красного словца; дай бог Фридриху В<ильгельм>у счастье и генеральский чин! Хотя мне многое не нравится. Кстати, скажи Скачкову, что он хотел прислать мне список университетских лекций. Будет мешкать, пока я выеду из Дрездена.

А пропо4, по-французски Dresde пишется без "s". И отчего ты не пишешь немецкого адресса. Или немецкий язык тебе всё не дается?

Сегодня опять выпустили из меня немножко крови, как пиво из бочки: ставили стаканчики; но я уже хожу по комнате и имею удовольствие видеть в окне напротив моего очень хорошее личико, впрочем весьма редко. Признаться, до сих пор всякий раз, увидя меня, она отбегала от окна с некоторым... ужасом; но я приписываю подобное влияние на нее моей ослепительной красоте.

"La derniere Aldini" и "Leone Leoni" G. Sand'a так хороши, что я умственно поцеловал ее третий пальчик Правой руки, на котором, наверно, есть немного чернил5.

Addio, caro Alessandro. Кланяйся В<арваре> А<лександровне>, поцелуй и Сашу, a Michel'ю, по обыкновению, наговори грубостей.

Подпись моя, когда я буду далай-ламой, а ты президентом Соединенных Штатов:

Иван Тургенев. {*} {* Далее в тексте публикации помета; (фантастический росчерк)}

Иван Тургенев.ру © 2009, Использование материалов возможно только с установкой ссылки на сайт