Глава 22 - Степной король Лир - Повести Ивана Сергеевича Тургенева.

В половине октября, недели три спустя после моего свидания с Мартыном Петровичем, я стоял у окна моей комнаты, во втором этаже нашего дома - и, ни о чем не помышляя, уныло посматривал на двор и на пролегавшую за ним дорогу.

Погода уже пятый день стояла отвратительная; об охоте невозможно было и помышлять. Все живое попряталось; даже воробьи притихли, а грачи давно пропали. Ветер то глухо завывал, то свистал порывисто; низкое, без всякого просвету небо из неприятно белого цвета переходило в свинцовый, еще более зловещий цвет - и дождь, который лил, лил неумолчно и беспрестанно, внезапно становился еще крупнее, еще косее и с визгом расплывался по стеклам. Деревья совсем истрепались и какие-то серые стали: уж, кажется, что было с них взять, а ветер нет-нет - да опять примется тормошить их. Везде стояли засоренные мертвыми листьями лужи; крупные волдыри, то и дело лопаясь и возрождаясь, вскакивали и скользили по ним. Грязь по дорогам стояла невылазная; холод проникал в комнаты, под платье, в самые кости; невольная дрожь пробегала но телу - и уж как становилось дурно на душе! Именно дурно - не грустно. Казалось, уже никогда не будет на свете ни солнца, ни блеска, ни красок, а вечно будет стоять эта слякоть и слизь, и серая мокрота, и сырость кислая - и ветер будет вечно пищать и ныть! Вот стоял я так-то в раздумье у окна - и помню я: темнота набежала "внезапная, синяя темнота, хотя часы показывали всего двенадцать. Вдруг мне почудилось, что через наш двор - от ворот к крыльцу промчался медведь! Правда, не на четвереньках, а такой, каким его рисуют, когда он поднимается на задние лапы. Я глазам не верил.

Если и не медведя я увидал, то во всяком случае что-то громадное, черное, шершавое... Не успел я еще сообразить, что б это могло быть, как вдруг раздался внизу неистовый стук. Казалось, что-то совсем неожиданное, что-то страшное ввалилось в наш дом. Поднялась суета, беготня...

Я проворно опустился с лестницы, вскочил в столовую...

В дверях гостиной, лицом ко мне, стояла как вкопанная моя матушка; за ней виднелось несколько испуганных женских лиц; дворецкий, два лакея, казачок с раскрытыми от изумления ртами - тискались у двери в переднюю; а посреди столовой, покрытое грязью, растрепанное, растерзанное, мокрое - мокрое до того, что шар поднимался кругом и вода струйками бежала по полу, - стояло на коленях, грузно колыхаясь и как бы замирая, то самое чудовище, которое в моих глазах промчалось через двор! И кто же был это чудовище?

Харлов! Я зашел сбоку и увидал - не лицо его, а голову, которую он обхватил ладонями по слепленным грязью волосам. Он дышал тяжело, судорожно; что-то даже клокотало в его груди - и на всей этой забрызганной темной массе только и можно было различить явственно, что крошечные, дико блуждавшие белки глаз.

Он был ужасен! Вспомнился мне садовник, которого он некогда оборвал за сравнение с мастодонтом. Действительно: такой вид должно было иметь допотопное животное, только что спасшееся от другого, сильнейшего зверя, напавшего на него среди вековечного ила первобытных болот.

- Мартын Петрович! - воскликнула наконец матушка и руками всплеснула. - Ты ли это? Господи, боже милостивый!

- Я... я... - послышался прерывистый голос, как бы с усилием и болью выпирая каждый звук, - ох! Я!

- Но что это с тобою, господи?!

- Наталья Николав... на... я к вам... прямо из дому бе... жал пешком...

- По этакой грязи! Да ты на человека не похож. Встань, сядь по крайней мере... А вы, - обратилась она к горничным, - поскорей сбегайте за полотенцами. Да нет ли какого сухого платья? - спросила она дворецкого.

Дворецкий показал руками, что где же, мол, на такой рост?..

- А впрочем, одеяло можно принести, - доложил он, - не то попона есть новая.

- Да встань же, встань, Мартын Петрович, сядь, - повторяла матушка.

- Выгнали меня, сударыня, - простонал вдруг Харлов, - и голову назад закинул и руки протянул вперед. - Выгнали, Наталья Николаевна! Родные дочери из моего же родного пепелища... Матушка ахнула.

- Что ты говоришь! Выгнали! Экой грех! экой грех! (Она перекрестилась.) Только встань ты, Мартын Петрович, сделай милость!

Две горничные вошли с полотенцами и остановились перед Харловым. Видно было, что они и придумать не могли, как им приступиться к этакой уйме грязи.

- Выгнали, сударыня, выгнали, - твердил между тем Харлов. - Дворецкий вернулся с большим шерстяным одеялом и тоже остановился в недоумении.

Головка Сувенира высунулась из-за двери и исчезла.

- Мартын Петрович, встань! Сядь! и расскажи мне все по порядку, - решительным тоном скомандовала матушка.

Харлов приподнялся.. Дворецкий хотел было ему помочь, но только руку замарал и, встряхивая пальцами, отступил к двери. Переваливаясь и шатаясь, Хардов добрался до стула и сел. Горничные опять приблизились к нему с полотенцами, но он отстранил их движением руки и от одеяла отказался.

Впрочем, матушка сама не стала настаивать: обсушить Харлова, очевидно, не было возможности; только следы его на полу наскоро подтерли.

Иван Тургенев.ру © 2009, Использование материалов возможно только с установкой ссылки на сайт